… Совсем недавно, ещё при жизни Сергея Николаевича Крысанова, заметил, как «сдавая в архив» газетные завалы, расчленяя каждую постатейно, в зависимости от моих личных интересов к темам журналистских повествований, газеты с материалами «лучшего журналиста современности» я оставлял целиком. Ибо это всегда было событие: как минимум шедевр, часто – человеческий поступок. И, как любое значимое событие, оно полноценно воспринимается только в контексте других событий (или их отсутствия), уже своим существованием и им выдавая «право на жизнь».

Каюсь: многие шедевры журналиста Крысанова за вечной беготнёй, «поиском смысла» не прочитаны мною до сих пор (темы, которыми аппелировал Сергей Николаевич, вернее, которые ему доверяла редакция – ЖКХ, криминал, судебные разбирательства – всегда мало интересовали меня. Впрочем, времени для прочтения теперь у нас будет предостаточно. Вечность.

Знакомы мы были с Сергеем Крысановым давно, ещё до поступления его на службу в «Каменский рабочий», шапочно пересекшись почти сразу же после возвращения из Москвы. Сблизились же на одном из фестивалей «Зелёная карета», который Сергей Николаевич освещал по заданию редакции. Подошёл, увидев знакомое лицо, к нашему семейному костерку да так и остался. «Прикипел» за три коротких фестивальных дня к нашей компании, принял активное участие во временной кочевой цыганщине, даже стал соавтором, сочинённого моими дочками специально для детского конкурса, семейного опуса, на который родителям не хватило ни совести, ни времени, ни ума довести до этого самого ума. У Сергея Николаевича хватило и того, и другого, и таланта вдобавок: пару строчек «шлифанул», пару поправил, пару – недостающих – написал сам.

Собственно, с той песенной поры мы и сошлись, «стеснились» по выражению самого Сергея Николаевича: впустили друг друга в ближний круг общения. Который, к сожалению, совсем не обязует людей на это самое общение, ведь всегда помнишь, что рядом есть человек, к которому при случае можно обратиться. И обращались обоюдно: то статейку черкнуть, то «сотенную» одолжить до получки. Помню даже, что Сергей Николаевич однажды принял деятельное участие в моём очередном трудоустройстве, соблазняя заманчивыми и одновременно заоблачными предложениями.

Постоянно добродушно журил меня: за несерьёзное отношение к собственным стихам, за неряшливость недоделанных строк…

Я принимал благосклонно его несколько покровительственное отношение к себе – этакое снисходительное нравоучительство брата-второгодника к не оправдавшему надежд «малолетке». Понимал, что претензии — личного «экзистенциального характера» — были направлены прежде всего к самому себе: к вечной бытовой неустроенности, выливающийся в творческий «беспорядок» (известно, что ребёнок получает «на орехи» за проявление своего характера больше всего именно от родителя, от которого унаследовал свои вредные привычки…)

Нравилось его письмо: подробное, ярко-живописное, по-набоковски дотошное и внимательное к деталям. Совсем, казалось, не уместная в журналисткой работе многословность, не раздражала, а представлялась просто необходимой и обильно окупалась разлитой по строчкам любовью: к описываемым людям, к своему делу, к родной газете. Читатели, да и газета отвечали взаимностью. Именно вкусы тогдашней редакции «Каменского рабочего» и благосклонность её к пространному метафоричному почерку «специального корреспондента» и сделали возможным появление в культуре нашего города такого яркого и уникального явления как Сергей Крысанов.

И «С. Николаев», как он любил подписываться, совпадал с любимой газетой во всём: от идеологии до содержания. (интересно, что в моём вышеописанном архиве, например, маркировка материалов и рукописей Сергея Крысанова совпадает с аббревиатурой «Каменского рабочего» — «КР»)

Стихи же, наоборот, поражали лёгкостью, афористичной лаконичностью, отточенностью слога, хотя поэт и не особо корпел над строчками, чаще всего доверяясь безудержному потоку вдохновения, которое, казалось, неисчерпаемым.

Стихами, обычно на беглых случайных бумажках, на поздравительных открытках для юбилеев и семейных событий, на салфетках во время застолий и банкетов, щедро одаривались все окружающие. Поэт мало проявлял интереса к судьбе своих детищ. Рукописи не горят, но они теряются. Когда для первой посмертной публикации срочно потребовались стихи поэта Крысанова – их попросту не оказалось. Выяснилось, что и опубликовано-то при жизни было совсем ничего: одна юношеская небольшая подборка в московской заводской многотиражке, давшая «путёвку в жизнь» нескольким последующим «дублям» — в журнале «Урал», юбилейной страничке в «Каменском рабочем», да своду стихотворений на городском литературном портале «Феникс»

Многочисленные поздравительные открытки «от Крысанова», впрочем, сохранились и возможно до сих пор пылятся в сервантах. Только вложенные в них поэтические вкладыши порастерялись.

Такова наша жизнь: часто после нас остаётся только никому не нужный открыточный «глянец», а «суть», до которой человек доискивался всю свою жизнь, «благополучно отправляется на свалку вместе с остатним хламом повседневности. Но остаётся наша память. И светлый свет в душе, оставленный человеком.

Сергей Крысанов

Ах, эта женщина! Она…
Она меня не понимает,
В объятьях горестных сжимает,
Всю жизнь любить обречена.
И выплетает кружевной
Непрочный коврик-паутину.
И хочет быть моей женой.
И знает: я её покину.

Сухая гроза.
Над мучимой жаром и жаждой округой,
Над лентою пляжа, слепящей глаза,
Над высохшей речкой, над выжженным лугом
Прошла, прокатилась сухая гроза.
И вихрем пожухлые травы пригнуло,
И рыжую пыль на дороге взмело.
Потом попритихло…
Потом полыхнуло…
Потом громыхнуло…
И мимо прошло.

ОСЕНЬ.
Мокрых крыш насупленные брови.
Обозлённых галок мятежи.
Зябкое, сырое нездоровье
Слабой и растерянной души.
Голых веток жалкие изломы.
Палых листьев горькая гнильца.
Отчуждённость сытого и злого,
Некогда любимого лица.